Салтыков Михаил Евграфович

Дата публикации или обновления 05.01.2021
  • К оглавлению: Русские писатели

  •   А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Щ   Э   Я


    Салтыков Михаил Евграфович (псевдоним Н. Щедрин) родился 15(27).I.1826 г. в селе Спас-Угол, Калязинского уезда, Тверской губернии — писатель.

    Семья по отцу старинного дворянского, а по матери купеческого рода (Забелины), была богатой.

    Детские годы провел в помещичьей усадьбе, в одном из глухих углов бывшей Тверской губернии, в обстановке еще не поколебленного крепостного права.

    Жизнь в семье была грубая, чуждая серьезным умственным и общественным интересам. Она описана в предсмертной книге Михаила Евграфовича «Пошехонская старина» (хотя в целом книга эта отнюдь не является автобиографией).

    Жестокая действительность крепостнического быта, повседневные, ничем не прикрытые «ужасы этой вековой кабалы», охватывавшие со всех сторон детскую жизнь Михаила Евграфовича, необыкновенно рано пробудили в нем сознание несправедливости существовавшего «порядка вещей» и первые настроения протеста против него. «Крепостное право, тяжелое и грубое в своих формах, сближало меня с подневольной массой, — утверждал впоследствии писатель и добавлял: — Это может показаться странным, но я и теперь еще сознаю, что крепостное право играло громадную роль в моей жизни и что, только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному сознательному и страстному отрицанию его» (Полное собрание соч., т. XVII, с. 155).

    Не следует, однако, думать, основываясь на некоторых страницах «Пошехонской старины», что все было сплошь мрачным в обстановке детства писателя. Были там и светлые стороны. На склоне своих дней он утверждал даже, что если и существовало что «поэтическое» в его жизни, так это именно там, в далеком деревенском детстве. Но такое признание не колеблет вывода, что именно суровость социальных впечатлений, полученных в крепостническом гнезде «отцов», послужила первым толчком к будущему отчуждению Салтыкова от родного ему по крови дворянского класса, а впоследствии к полному разрыву с ним и переходу на позиции борьбы с феодально-крепостническим и помещичье-буржуазньм строем и с его государственным стражем — самодержавием.

    Первым учителем писателя был человек из народа — крепостной живописец. Он, а затем сельский священник обучили будущего писателя грамоте.

    В 1836 Михаил Евграфович был помещен пансионером в Московский дворянский институт.

    В 1838 переведен, против его собственного желания, в Царскосельский лицей (сам он мечтал об университете). Институт и лицей имели своей прямой задачей подготавливать чиновников для занятия руководящих постов в правительственных учреждениях царизма. Но уже со школьной скамьи Михаил Евграфович определяться свой путь в жизни.

    Вопреки казенному духу, пронизывавшему учебно-воспитательную обстановку в лицее, в нем было сильно влияние литературы. Влияние это поддерживалось, в частности, воспоминаниями о бывшем лицейском воспитаннике—Пушкине. В ходу было писание стихов, и на каждом курсе существовала «пушкинская вакансия». Преемником Пушкина на своем курсе был Салтыков. Он писал, стихи с величайшим увлечением и скоро начал выступать с ними в печати.

    В 1841 появилось его дебютное стихотворение «Лира», посвященное Пушкину, в журнале «Библиотека для чтения».

    С 1844-45 печатается ещё восемь стихотворений в журнале «Современник». Немало стихотворений осталось в рукописях, которые в большей своей части не сохранились или остаются неразысканными. Его лицейские стихи не представляют самостоятельной художественной ценности, и сам писатель впоследствии очень сурово относился к ним.

    В лицее он пристрастился к чтению журналов, которые дозволялось выписывать старшим воспитанникам. В особенности влияли на него «Отечественные записки», а в них — статьи Белинского и Герцена. По собственному свидетельству Салтыкова, он воспитался на статьях Белинского. В лицее же завязалось дружеское знакомство со старшим воспитанником М. В. Буташевич-Петрашевским. Это были первые его контакты с теми передовыми течениями и силами русской общественной мысли 40-х гг., в русле которых сформировались основные черты идеологического облика писателя.

    В 1844 после окончания лицея Михаил Евграфович определяется по выбору родителей чиновником в канцелярию военного министерства. Служебная лямка раздражала и угнетала Салтыкова. Его духовные интересы находились совсем в другой области.

    Он сблизился с даровитым литературным критиком В. Н. Майковым и талантливым экономистом-социологом В. А. Милютиным. В его биографии они заняли места наиболее близких друзей его молодости (оба они скоро погибли). Все трое были связаны с формировавшимся в то время кружком Петрашевского, а петрашевцы были искренними демократами, противниками крепостнического строя и режима самовластия. Все они увлекались философскими и общественно-политическими идеями прогрессивных мыслителей Запада, Л. Фейербахом, Ш. Фурье, Сен-Симоном, Р. Оуэном и другими социалистами-утопистами. Вспоминая впоследствии об этой «светлой поре» своей жизни, Михаил Евграфович писал: «В России — впрочем, не столько в России, сколько специально в Петербурге, мы существовали лишь фактически, или, как в то время говорилось, имели «образ жизни» (...) Но духовно мы жили во Франции...» «Оттуда лилась на нас вера в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что «золотой век» находится не позади, а впереди нас...» (XIV, 161).

    Эта связь с революционной и социалистической Францией, которая стала светочем для молодого Салтыкова, как и для всех людей его идейного окружения 1840-х гг., объяснялась тем, что в то время ясного сознания своего единства с нарастающей крестьянской революцией у русской демократической интеллигенции еще не было.

    К этому сознанию она придет только на следующем этапе — на этапе конца 1850-х — начале 1860-х гг., когда в России начнет складываться и сложится революционная ситуация. Пока же отсутствие такой связи психологически заменялось сознанием «единства» с нарастающей революционной борьбой во Франции и ее идеологическими выражениями в разнообразных системах утопического социализма. Отношение Михаила Евграфовича к этим идеологическим системам было реалистическим и уже в первых произведениях его, особенно в повести «Запутанное дело», сочеталось с протестом против мечтательно-фантастических сторон фурьеризма и сенсимонизма. У классиков утопического социализма он взял, их глубокую критику разорванности и дисгармонии общества, построенного на основах частной собственности,— классового общества. У них же заимствовал мысль о бесконечной «изменяемости общественных форм», предрекающей человечеству «обширное будущее». Убеждение в конечной необоримости движения человечества в направлении к гармоничному, до конца согласованному обществу — одна из важнейших опор мировоззрения и творчества Салтыкова.

    Одновременно с напряженной выработкой социально-политических и философских взглядов он все больше увлекается писательской работой и сближается с передовыми литературными кружками Петербурга, связанными с редакциями журнала «Современник» и «Отечественные записки». Сначала писатель продолжает печатать стихи, затем берется за писание рецензий, преимущественно на книги воспитательно-педагогического назначения, наконец, обращается к прозе, появляются повести:

    «Противоречия», 1847

    «Запутанное дело», 1848

    «Брусин», 1848 которые, подводят в художественной форме итоги идейным и творческим исканиям молодого писателя. Все три юношеские повести проблемно остры. Написаны они в манере «натуральной школы», стремившейся на основе реализма и демократизма к правдивому изображению жизни современного общества, в первую очередь его социальных низов.

    Вступая в круг старших писателей «натуральной школы», Михаил Евграфович обнаруживает в первых своих беллетристических опытах связь с их произведениями.

    В «Противоречиях» он продолжает темы «Кто виноват?» Герцена и «Бедных людей» Достоевского.

    В «Запутанном деле» использует сюжетную основу стихотворения Некрасова «Еду ли ночью...». Таким образом, писатель начинает свой литературный путь в русле того «отрицательного направления» Белинский), которое на основе гоголевского реализма, но уже вполне сознательно, с привлечением теоретических аргументов из идеологических систем демократизма и утопического социализма, ставило своей задачей борьбу с тем общественным злом, которым была объята тогдашняя русская жизнь и которое поэтому по необходимости было связано с обличением и сатирой.

    Основной идеей его повестей является вставшая перед ним и уже никогда больше не оставлявшая его сознание проблема социальных противоречий жизни. Писатель ищет пути преодоления — не примирения — этих суровых противоречий, причем ищет их не в романтическо-идеалистическом уходе от действительности, а реалистически, на почве самой действительности и средствами действительности. Он видит силу исторически сложившегося «порядка вещей» и не пытается ни обойти, ни умалить эту грозную силу. Отсюда рождается в «Запутанном деле» жуткий образ социальной пирамиды, раздавившей своей тяжестью бедняков.

    Как художник Салтыков уже в первых повестях обнаруживает зачатки своего будущего метода — способность видеть в индивидуальной психологии человека преломление психологии целых общественных групп, умение создавать «коллективные портреты» этих групп и классов, всегда сочетая при этом конкретное политическое бытописание с аналитической и обобщающей мыслью.

    Среди произведений художественной литературы конца 1840-х гг. «Запутанное дело» оказалось в числе самых острых — по своей социальной проблематике и политическому радикализму. Повесть сразу же привлекла к себе внимание не только читателей, но и властей, испуганных грянувшей в феврале 1848 во Франции, в Париже, революцией.

    21 апреля Салтыков М.Е. был арестован.

    28 апреля выслан в сопровождении жандарма в Вятку. Он был отправлен туда за обнаруженное в его повести «вредное направление и стремление к распространению революционных идей, потрясших уже всю Западную Европу». Это были слова, сказанные о повести самим Николаем I.

    Почти восемь лет пробыл Михаил Евграфович в вятской ссылке. Внешние условия ее не были трудными. Он не просто был сослан в отдаленный город под надзор полицейских властёй. Его перевели туда на службу. Губернатор Середа скоро увидел и высоко оценил способности и образованность молодого человека.

    К концу 1848 Михаил Евграфович был назначен старшим чиновником особых поручений при губернаторе.

    С 1850 — советником губернского правления. Этот ответственный по тем временам пост он занимал до конца своего пребывания в Вятке. Но при всем внешнем благополучии вятского житья писатель очень тяжело переносил его в моральном отношении. В глухом захолустье николаевской империи, лишенный возможности писать, он остро чувствовал растлевающую силу «тупой и пошлой среды» окружавшего его чиновничьего мира Вятки. «Гибну среди нелепых бумаг губернского правления и подлейшего бостона», — определял он свое состояние. Но не сдавался. Охватывавшие его настроения упадка и скуки(этим словом озаглавлен автобиографический монолог в «Губернских очерках») Михаил Евграфович стремился побороть разными средствами, в частности активностью в той сфере деятельности, которая единственно была ему доступна, — в сфере обязательной службы. Жажда практического дела, поиски его были присущи характеру и личности писателя, особенно в молодые годы. Вынужденный служить, он стремился и в этой области принести максимум общественной пользы.

    Вскоре губернатор, и министр внутренних дел в Петербурге стали давать ему все более ответственные служебные поручения. Выполнение их требовало многих разъездов.

    С 1854—55, в связи с большим и сложным следствием по делу о раскольниках, Салтыков проехал около 7 тысяч верст на лошадях. Из этих поездок по просторам пяти прикамских и приволжских губерний он вынес драгоценный запас наблюдений над народной крестьянской жизнью, которую до того он видел лишь из окна помещичьей усадьбы. Общение же с бытом и делами губернско-уездного чиновничества явилось источником первоначального накопления тех превосходных знаний мира русской провинциальной бюрократии (ее типов, нравов, психологии), которыми не обладал ни один другой писатель. Опыт Вятки имел, таким образом, важные последствия для всего дальнейшего его творчества, что признавал и сам писатель. В годы же прохождения этой «школы» на первый план выступали «обиды и трудности» существования в «опальном захолустье», в фактической изоляции от мира и людей больших идейных интересов. Много раз он предпринимал попытку вырваться из «вятского плена», но безрезультатно. Лишь смерть Николая I и новый правительственный курс принесли ему в конце 1855 свободу — «повеление» от нового царя Александра II «проживать и служить, где пожелает».

    В начале 1856 Михаил Евграфович вернулся в Петербург, незадолго до Парижского мира. Начавшийся исторический перелом, с одной стороны, отозвался в жизни русского общества «небывалым отрезвлением», потребностью критически взглянуть на свое прошлое и настоящее, а с другой стороны, вызвал волну оптимистических ожиданий, связанных с появляющейся надеждой принять активное участие в «делании» истории.

    В 1856—57 пишет «Губернские очерки» и издает их от имени «надворного советника Н. Щедрина» — псевдоним, которому суждено было сразу же прогреметь на всю Россию и почти заменить в сознании современников настоящее имя автора.

    Накопленный в Вятке огромный запас наблюдений позволил Михаилу Евграфовичу дать в «Губернских очерках» необыкновенно широкую картину русской жизни — картину глубоко критическую, богатую и мыслью и достоверностью бытового рисунка, исполненную лиризма, любви к родной природе и населяющему ее трудовому люду и, одновременно, жара негодования ко всем противонародным силам.

    Несмотря на исключительный успех «Губернских очерков», принесший автору и громкую всероссийскую известность, и крупный по тому времени гонорар, Михаил Евграфович не считал еще возможным бросать государственную службу. Его страшила случайность литературного заработка.

    Летом 1856 он женился на Е. А. Болтиной — 17-летней дочери вятского вице-губернатора (женитьба не дала ему счастья, во всяком случае, длительного; напротив того, она принесла ему в будущем много горечи и страданий). Кроме того, и это главное, Салтыков, как и многие передовые люди того времени, был отчасти захвачен в эти годы потоком идущего сверху «обновления». Исходя из уверенности, что само правительство Александра II, заявившее о необходимости реформ, намерено и способно осуществить глубокие прогрессивные преобразования в стране, Михаил Евграфович надеялся своей службой, уже не обязательной и не подневольной, как в Вятке, а свободно избранной, непосредственно участвовать в этих преобразованиях и тем приносить пользу обществу и народу. Отчасти эти иллюзии возникали и от той упомянутой выше жажды практического дела, которая владела им и долго не позволяла ему удовлетворяться положением и работой только писателя.

    С февраля 1856 по март 1858 по возвращении из Вятки писатель служит в Петербурге в центральном аппарате министерства внутренних дел он чиновник особых поручений.

    В течение четырех последующих лет Салтыков вновь служит в провинции. Занимает высокие посты вице-губернатора, сначала в Рязани (с марта 1858), а затем в Твери (с июня 1860). Эти службы так же дала ему огромный запас наблюдений. Рязанскими и тверскими «материалами» плотно насыщена большая часть сатиры и публицистики конца 50-х — начала 60-х гг.

    Находясь на посту вице-губернатора, не раз исполняя при этом обязанности губернатора, Михаил Евграфович был решителен и настойчив в попытках улучшить работу губернской администрации, «ввести ее, — как писал он в одной из служебных бумаг в Петербург, — в рамки совершенной законности и простой справедливости». Он удалял со службы взяточников и воров, а также просто неспособных к делу чиновников, стараясь заменить последних образованными людьми молодого поколения. Предметом его особенного внимания была защита крестьянских интересов от помещичьего своекорыстия и жестокости, достигших апогея в эти последние исторические мгновения умиравшего крепостничества. Он опротестовал не один десяток помещичьих «приговоров» о наказании крепостных людей — розгами, заточением в тюрьмы, высылкой в Сибирь. Возбудил ряд судебных дел, связанных с помещичьими преступлениями. Эти его действия, столь необычные для административно-политического быта эпохи, «возбудят к нему почти общую в губернии ненависть». Так писал о нём жандармский штаб-офицер в Рязани в донесении начальнику III отделения. Михаил Евграфович, получивший от рязанских крепостников почетное для себя наименование «вице-Робеспьер», вынужден был просить о переводе из Рязани в Тверь.

    Здесь он непосредственно участвовал как представитель высшей губернской администрации в проведении в жизнь реформы 19 февраля 1861. Защитой «освобождаемых» крестьян от помещичьего произвола и беззакония он снискал к себе еще большую, чем в Рязани, ненависть со стороны дворянско-чиновничьего общества своей родной губернии. Оставаться на службе было и бесполезно, да и нельзя. В конце 1861,он писал друзьям, что со дня на день ждет увольнения. Предвосхищая отставку сверху, он сам подает в отставку «по болезни». Служба в Рязани и Твери в сильнейшей мере способствовала изживанию его надежд на либерального чиновника-обновителя, на реформистские возможности государственного аппарата царизма.

    Годы вице-губернаторской службы не прервали литературной деятельности писателя. Все время он продолжал печатать в разных журналах, а с 1860 преимущественно в «Современнике» свои рассказы и очерки. Одни из них непосредственно примыкали к «Губернским очеркам», образуя вместе с ними «крутогорский цикл» (от «города Крутогорска» — места действия в «Губернских очерках»). Другие предназначались для двух начатых, но распавшихся циклов об «умирающих» и о «Глуповцах», объединенных одной общей идеей об исторической обреченности и внутренней несостоятельности людей, установлений и нравов крепостнического строя. Почти все произведения этих незавершенных циклов Салтыков собрал в книги:

    «Невинные рассказы» (1857 —1863),

    «Сатиры в прозе» (1859 —1862).

    В 1861 Михаил Евграфович опубликовал пять статей по вопросам, связанным с проведением в жизнь крестьянской реформы.

    Освободившись от государственной службы, он предпринял попытку осуществить давно владевшую им идею издания собственного журнала. Политические взгляды его были и в это время всего ближе к группе «Современника». Но он полагал, что еще можно и нужно создать такой орган печати, в котором бы объединились «все партии прогресса», от революционных демократов до либералов всех мастей и оттенков. С этой целью он хлопотал о разрешении ему и его другу А. М. Унковскому, известному вожаку тверских либералов, издавать в Москве двухнедельный журнал «Русская, правда». Правительство отказало в разрешении. А переговоры с предполагавшимися участниками издания, в том числе с Чернышевским, показали, что задуманная писателем коалиция «всех партий прогресса» и не могла бы быть осуществлена в условиях наступившего в 1862 перелома в политическом состоянии русского общества. Характернейшей чертой этого перелома являлся отход либеральной оппозиции от сотрудничества с революционерами, рост враждебности либералов к демократам.

    В конце 1861, накануне своей отставки и в предвидении ее, писатель купил небольшое подмосковное имение Витенево, чтобы в новых условиях «вольного труда» попробовать «экономически», или «рационально», как говорили тогда, заняться сельским хозяйством. Но и эта попытка, рожденная все той же жаждой «практической деятельности», стремлением принять «деловое участие в труде современности», потерпела крах, и он очень скоро стал смотреть на свою усадьбу только как на летнюю дачу.

    Освобождение от иллюзий, связанных с государственной службой, и неудача, постигшая его в попытке организовать в блоке с либералами просветительскую группу крупного общенационального масштаба, явились переломным моментом в идейном пути и биографии писателя. Именно в это время Михаил Евграфович рвет со многим из своего идейного прошлого, что в нем было от либерализма, и решительно сближается с лагерем революционной демократии.

    Летом 1862, он входит в состав «Современника».

    С января 1863 ведет в нем писательскую и редакторскую работу, исключительную по масштабам и напряженности. Почти в каждой книжке журнала помещает по нескольку печатных листов своих произведений. Продолжает публиковать рассказы ранее начатых циклов, предпринимает новый цикл — «Помпадуры и помпадурши», участвует в сатирическом приложении «Свисток». Но большую часть своего писательского труда он отдает в это время публицистике (включая сюда и критику в форме рецензий и обзоров), а в ней — ведению ежемесячной хроники-обозрения «Наша общественная жизнь». Русская литература не знает произведения (при его жизни оно отдельно не издавалось), в котором бы с большей полнотой отразились кардинальные вопросы переломного момента в истории шестидесятых годов — момента поворота правительства и общества к реакции. Салтыковские хроники-обозрения, беспримерные по страстности обсуждения насущнейших вопросов современности, в особенности по энергии бичевания реакции, сразу же привлекли к себе пристальное внимание читателей и заняли видное место в идейной жизни русского общества того времени. Однако скоро положение Салтыкова в литературе осложнилось.

    В 1864 возникла полемика между «Современником» и другим демократическим журналом — «Русское слово». Главными ее участниками были, с одной стороны, Салтыков (потом его заменил М. Антонович), а с другой — В. Зайцев и Д. Писарев. Дискуссия изобиловала грубыми личными выпадами и многими другими издержками крайнего полемического ожесточения. Но по существу, в своей принципиальной основе, это был важный спор о тактике демократии в новых политических условиях, наступивших после краха революционной ситуации 1859—61, когда выяснилось, что на данном историческом этапе надежды на всеобщее крестьянское восстание оказались иллюзорными. В этой обстановке кризиса освободительного движения в некоторых кругах демократической общественности возникли настроения аполитизма и получили развитие планы борьбы за радикальные преобразования только или преимущественно при помощи метода пропаганды научных знаний. Отдал дань этим настроениям и Писарев. Михаил Евграфович протестовал против такой тактики чистого культурничества, противопоставляя ей необходимость борьбы, хотя бы только идейной, за социально-политические цели. При этом он, провозглашая необходимость постоянно помнить об «отдаленных и руководящих идеалах», то есть о социализме, отстаивал законность и необходимость политической борьбы за ближайшие насущные задачи современности. С этой точки зрения он резко критиковал «сектаторское», то есть доктринерское, отношение группы «Русского слова» к такой борьбе, усматривая в нем принципиально неверный подход к одному из самых главных вопросов русского революционного движения 60-х гг. — к вопросу о социализме и политической борьбе. В свою очередь Писарев и Зайцев усматривали в салтыковской защите социально-политического «практицизма» колебания в сторону либерализма, отход от линии заточенного Чернышевского. В этой связи писателю ставили в вину его ироническое отношение к социальной утопии в «Что делать?» («Четвертый сон» Веры Павловны), его корили «вице-губернаторством». Вся враждебная «Современнику» печать широко подхватила эти и многие другие нападки на Салтыкова. В полемику с ним, еще более острую, чем та, которую вело «Русское слово», вступила «почвенническая» «Эпоха» с ведущим участием в споре Достоевского. Но и в редакции самого «Современника», оставшегося после ареста Чернышевского без своего идейного руководителя, начались некоторый разброд и взаимные несогласия. Следствием этого было то, что ряд статей писателя, в том числе и из цикла «Наша общественная жизнь», был, отвергнут редакцией, а продолжение полемики (с «Эпохой») практически было отнято у него и поручено М. Антоновичу. Писатель оказался внутри редакции «Современника» в определенной изоляции. Это обстоятельство, а также резкое усиление цензурных репрессий создали психологически трудную обстановку для продолжения его журнальной деятельности. Он принимает решение на время отойти от нее.

    В 1864 номерах 11-12 «Современника» Михаил Евграфович помещает письмо на имя Некрасова, извещающее, что на будущее время он может быть только сотрудником журнала, «не принимая более участия в трудах по редакции».

    Журнальная полемика 1864 и уход его из редакции «Современника» были одним из проявлений общего кризиса в лагере демократии в период начавшегося упадка общественного движения (1863—64). Но объективные итоги двухлетней работы Салтыкова в «Современнике» были глубоко положительны. Он вновь поступает на службу, уже не связывая с ней теперь никаких реформистских надежд.

    Не желая возвращаться в министерство внутренних дел, ставшее главным проводником правительственной реакции, он избирает министерство финансов, отчасти еще и потому, что министр М. X. Рейтерн был старшим лицейским его товарищем. Он вновь окунается в жизнь провинции.

    С ноября 1864 по июнь 1868 Михаил Евграфович возглавляет казенные палаты последовательно в Пензе, Туле и Рязани. Частая смена мест объяснялась тем, что появление его в каждом новом городе неизменно сопровождалось возникновением острых конфликтов между ним и начальниками губерний. На основании жалобы одного из них, рязанского губернатора Болдарева, начальник III отделения и шеф жандармов гр. Шувалов представил Александру II доклад, в котором говорилось, что Салтыков «постоянно обращал на себя внимание высшего правительства как чиновник, проникнутый идеями, не согласными с видами государственной пользы».

    По повелению царя Салтыков Михаил Евграфович в июне 1868 был уволен в окончательную отставку.

    Осенью 1867 Некрасов арендовал у Краевского журнал «Отечественные записки» и предложил Михаилу Евграфовичу и известному демократическому публицисту Г. З. Елисееву стать соредакторами и пайщиками журнала, чтобы превратить его в новую трибуну революционно-демократической мысли, в преемника «Современника».

    Летом 1868 писатель переезжает на постоянное жительство в Петербург, и всецело отдается литературной деятельности. Шестнадцать лет его работы в «Отечественных записках» (1868— 84) образуют центральную и важнейшую главу в его биографии. И в большей мере это глава не из книги жизни писателя, а из истории его творчества и также из истории руководимого им журнала. Он так глубоко уходит в писательство и редакторский труд, так полно подчиняет им свое существование, что все остальные факты его биографии, за исключением настигшей его в 1875 и с тех пор уже не оставлявшей болезни, приобретают второстепенное значение.

    Конец 60-х и затем 70-е гг. — самый напряженный и плодотворный период в его творчестве. Им написаны:

    «Историей одного города» (1869—70),

    «Господа ташкентцы» (1869—72),

    «Дневник провинциала в Петербурге» (1872—73),

    «Благонамеренные речи» (1872—76),

    «Господа Молчалины» (1874—77),

    «Господа Головлевы» (1875—80),

    «Современная идиллия» (1877—83) завершенная уже в 80-е гг.,

    «Убежище Монрепо» (1878—79)

    рассказы

    «Помпадуры и помпадурши» (1863—74)

    и публицистические очерки

    «Письма из провинции» (1868).

    В эти годы Михаил Евграфович выступает как крупнейшая художественная сила всей русской «левицы», всего русского освободительного движения, как сила литературно-критическая и публицистическая, как собиратель, организатор и руководитель всего лагеря демократической литературы. Ему и Некрасову, 1876, удается превратить журнал «Отечественные записки» в одно из выдающихся явлений русской культуры. «Отечественные записки» находились в идейной, отчасти и в организационной близости с революционной борьбой 70-х гг. и стояли в центре демократического движения эпохи. Известно, как высоко ценил это издание В. И. Ленин.

    В редакции «Отечественных записок» писатель работал с Михайловским, Елисеевым и другими, в целом это издание было тесно связано с народничеством, являлось одной из журнальных трибун этого направления. Творчество Салтыкова, как и народничество, было идеологическим отражением интересов крестьянства, входило в идеологическую систему крестьянской демократии. Но ряд специфических элементов народнической доктрины был чужд сурово реалистическому, а кое в чем и скептическому его мировоззрению. Превосходные знания крестьянской жизни, которыми обладал Салтыков, были его преимуществом, основой его демократизма. Но эти знания вливали и яд сомнений, служили источником скептического отношения его к современному ему революционному движению крестьян. Он знал все беды русского мужика, и его «сердце истекало кровью» при зрелище этих бед. Но он не закрывал глаза на те черты народа, которые были результатом веков рабства и мешали массам освободиться от политической пассивности, неорганизованности, царистских иллюзий. Не разделял Михаил Евграфович и таких главных убеждений народнических теоретиков, как учение о «миновании Россией фазы капитализма», идеализации крестьянской общины как базы социализма, а в области социологии, созданной Михайловским, — теории «героев и толпы», согласно которой история делается не массами, а героическими личностями.

    В 1875 Михаил Евграфович серьезно заболел и был послан врачами за границу, куда потом ездил еще несколько раз. Жил во время своих поездок преимущественно в лечебно-курортных городах Германии и Франции: в Баден-Бадене, Эмсе, Ницце и других местах, но особенно любил бывать в Париже, где через Тургенева познакомился с Флобером и Золя.

    В середине 70-х гг. Салтыков впервые попал в Западную Европу, итогом поездки стала книга «За рубежом» (1880—81).

    В 80-е годы его сатира становится еще более яростной и злой, достигая в таких произведениях, как

    «Современная идиллия» (1877—83),

    «Письма к тетеньке» (1881—82),

    «Пошехонские рассказы» (1883—84), исключительной силы и гнева.

    В центре забот Михаила Евграфовича по-прежнему находятся «Отечественные записки». Особенно тяжела была борьба с цензурными репрессиями, затрагивающими чуть ли не каждую книжку журнала и в первую очередь писания самого Салтыкова.

    20 апреля 1884 в «Правительственном вестнике» было напечатано постановление властей о запрещении журнала. «Отечественным запискам» предъявлялся ряд политических обвинений, в том числе и то, что «статьи самого ответственного редактора, которые по цензурным условиям не могли быть напечатаны в журнале, появлялись в подпольных изданиях у нас и в изданиях, принадлежащих к эмиграции...». Михаил Евграфович воспринял запрещение журнала тяжело. Он понимал, что демократическая мысль России лишилась своей самой большой и значительной для того времени трибуны. Для него вместе с тем немыслимо было остаться без привычного ежемесячного общения с читателем, но идти в либерально-умеренные органы печати — предмет его язвительных сатирических насмешек — было трудно.

    В конце концов, пересилив себя, Михаил Евграфович начал печататься в петербургском журнале «Вестник Европы» и московской газете «Русские ведомости». Его мучительные и разнообразные болезни, доставлявшие ему неимоверные страдания, под влиянием которых у него не раз мелькала мысль о самоубийстве, его тяжелое одиночество в семье — все это, к удивлению близких его людей, в том числе знаменитых врачей С. П. Боткина и Н. А. Белоголового, не прекратило его творческой работы. В эти годы Салтыков создал такие свои шедевры, как

    «Сказки» (1869 и 1884—86),

    «Мелочи жизни» (1886—87),

    «Пошехонская старина» (1887—89).

    За несколько дней до смерти он написал начальную страницу задуманного им нового произведения — «Забытые слова». В нем он хотел напомнить «пестрым людям» восьмидесятничества о больших общественных идеалах «святого времени» 60-х гг.— об идеалах демократии, свободы, социализма.

    «Писатель,— утверждал Салтыков,— которого сердце не переболело всеми болями того общества, в котором он действует, едва ли может претендовать на значение выше посредственного и очень скоропреходящего» (V, 163). Он приобрел выдающееся и непреходящее значение в литературе. И это именно потому, что ему удалось отразить в своем горьком и гневном творчестве действительно «все боли» современного ему общества.

    Эпоха 40—80-х гг. XIX века, на которую падает писательский труд Салтыкова М.Е.,— одна из значительнейших в русской истории. Это была эпоха, когда сложившаяся на протяжении веков феодально-крепостническая Россия пришла в движение, когда в величайших социальных потрясениях, при безмерной нужде и страданиях многомиллионных крестьянских масс, происходило «таинство рождения» русского промышленного капитализма, ломавшего на своем пути все «вековые устои» старой патриархальной Руси. Вот эту-то картину разложения, упадка крепостничества и рождения капитализма и писал Михаил Евграфович. Писал не как легендарный бесстрастный летописец, «добру и злу внимая равнодушно», и не как ученый социолог или историк, а как художник, страстно относящийся к действительности, пытающийся воздействовать на нее, изменять ее в направлении своих идеалов. Хотя у него относительно мало цельных крупных произведений — его книги в своем большинстве состоят из отдельных, иногда фрагментарных вещей,— они сливаются в одно огромное художественное полотно.

    Его произведения служат исключительными по своей ценности источниками познания старой России. Весь громадный социально-психологический процесс русской исторической жизни за десятилетия с 1830-х по конец 1880-х гг. воссоздан и художественно «прокомментирован» Салтыковым во всей его широте и глубине, шаг за шагом, этап за этапом. Крепостная Россия классически изображена им в монументальном полотне «Пошехонской старины» и в ряде других произведений. Широкая картина русской жизни последних лет крепостного строя-жизни народно-крестьянской, чиновничье-городской, помещичье-дворянской — дана в «Губернских очерках». Бурный период непосредственной подготовки и проведения крестьянской реформы, накал классовой борьбы, приведший к созданию в стране революционной ситуации, показан в «Невинных рассказах» и «Сатирах в прозе».

    Неудача революционного натиска начала 1860-х гг. и торжество реакционно-консервативных сил, что обеспечило царизму еще полвека существования, преломляются в творческой призме щедринской сатиры как трагическая победа «города Глупова» над «городами» «Буяновым» и «Умновым».

    В «Истории одного города» писатель обрушивается на «Глупов» с таким гневом и ожесточением, каких нельзя встретить ни у одного другого великого сатирика. Эта великая и горькая книга русской литературы обличает и бичует прежде всего противонародную суть политической системы русского царизма, сгущенную до микрокосмоса химерического «города». Вместе с тем сатирический бич писателя-демократа безжалостно хлещет здесь не только угнетателей, но и тех угнетенных, кто обнаруживает рабскую покорность насилию. Образы «Глупова» и «глуповцев» — одна из вершин в разработке писателя темы политической пассивности народных масс и общества, темы глубоко трагической для писателя и занявшей в его творчестве огромное место. Характеристикам пореформенного самодержавия, «обновленной» царской бюрократии — их политического быта и психологии — посвящены многие другие произведения, в том числе книги «Помпадуры и помпадурши» и «Господа ташкентцы».

    Экономические последствия реформы 1861, рождение пореформенной буржуазно-капиталистической России, появление и торжествующее шествие по стране «чумазого» показаны в

    «Письмах о провинции»,

    «Благонамеренных речах»,

    «Дневнике провинциала в Петербурге»,

    «Убежище Монрепо».

    Наряду с изображением новых «столпов» Разуваевых и Колупаевых — образов, ставших классическими,— здесь даны сатирические «портреты» новой буржуазной интеллигенции — литераторов подхалимовых, адвокатов балалайкиных, ученых полосатовых. Особенно велика его роль в разоблачении подлинного политического лица русского пореформенного либерализма. Едкая, непримиримая щедринская критика буржуазных либералов, законченная ненависть, которой ненавидел сатирик «умеренного» и «аккуратного» российского прогрессиста, «героя» левой фразы и практика «применительно к подлости», высоко ценились В. И. Лениным.

    Распад правящего сословия старой России — поместного дворянства, его экономическую и общественную деградацию писатель изобразил во всех видах и оттенках и ярче всего в «Господах Головлевых» — произведении, которое по справедливости считается одним из высших достижений русского реализма. Рассказывая в этом мрачном романе-хронике историю одного помещичьего семейства в эпоху крушения крепостного права, он создает жуткую фигуру Порфирия Головлева, или, как его звали домашние, Иудушки. Сила и глубина щедринского обобщения выводят Иудушку далеко за пределы породившей его национальной почвы, социальной среды и эпохи. Иудушка — это мировой образ обесчеловеченного человека-хищника, «пакостника, лгуна и пустослова», в душевном мире которого нет ничего, кроме «праха и смерти», но в руках которого— и это самое страшное — материальная сила и возможность распоряжаться судьбами людей. Иудушка — это мировой образ такой же силы и глубины, как образы Шейлока, Плюшкина, Смердякова.

    Отрицая, осмеивая и бичуя весь современный социально-политический «порядок вещей», всю совокупность общественных отношений, как они сложились на русской почве, сатира Михаила Евграфовича направляла свою критику и на самые основы частнособственнического общества. Общую идею своих крупнейших произведений 1870—80-х гг. писатель определял так: «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы даже для тех, которые ими пользуются» (XIX, 185—186). И Салтыков показывал, все, расширяя диапазон и глубину своего социального критицизма, что те установления — «институты», которые были созданы классовым обществом в ходе его восходящего движения и обладали истиной для своего времени, исторически изжили или изживают себя, превратились или превращаются в «призраки», в «безобразный кумир». «Кумир этот, — заявляет писатель, — исчерпал все свое содержание, он обессилен и не извлекает воды из гранита, а человек все еще простирается перед ним, все еще приносит ему жертву за жертвой». В своем художественном «исследовании» этих «основ» Михаил Евграфович не ограничивался рамками русской действительности. На примере Франции Третьей республики, Франции Тьера и Гамбетты, на примере объединенной «железом и кровью» Германии Бисмарка он дал глубокую критику буржуазной демократии и милитаризма. Силу и остроту этой критики в книге «За рубежом» Ленин назвал классическими. Замечательны страницы этой книги, посвященные французскому натурализму 1870—80-х гг. Салтыков М. Е. обнажает связь этого направления с западноевропейской буржуазией периода ее установившегося могущества и одновременно начала ее культурно-исторического упадка. В искусстве, провозглашающем принципиальный отказ от борьбы за общественные идеалы, он видит «современного французского буржуа», которому «ни идеалы, ни героизм уже не под силу» (XIV, 199).

    История сделала Салтыкова М. Е. современником и крупнейшим выразителем в литературе той глубокой духовной драмы, которую пережила русская демократия в результате неудачи освободительного движения, дважды — в 60-е и в 70-е гг.— взлетавшего было крутой революционной волной, но тут же распадавшегося, иссякавшего в стихийности, неорганизованности и политической беспомощности масс.

    В 80-е гг.— были написаны:

    «Письма к тетеньке»,

    «Пошехонские рассказы»,

    «Недоконченные беседы»,

    «Пестрые письма»,

    «Мелочи жизни»,

    «Сказки».

    Знаменитые щедринские «Сказки» явились, вместе с предсмертной «Пошехонской стариной», итогом творческого пути писателя. Все, что было вложено в другие произведения писателя, вся масса новых мыслей и чувств, которые он привел в движение,— все это сильно и сжато резюмировано в сатирических миниатюрах «Сказок», блещущих всеми красками щедринского таланта и языкового мастерства.

    Его сатира с самого начала своего возникновения находилась в строю освободительной борьбы в России, занимая в нем важное место. Она выполняла в духовной жизни русского общества очистительную работу выдающегося значения. Она поддерживала оружием сатирической критики, оружием смеха, разрушала социальную ложь правящих классов, развеивала иллюзии предубеждения и страха, которые внушались среднему русскому человеку все еще грозным могуществом царского самодержавия; она способствовала освобождению сознания от власти изживших себя «кумиров» и «призраков» феодально-буржуазного мира; она боролась всеми средствами с государственным насилием противонародной власти, с пассивностью социальных низов, с «молчалинством» либеральных «чего изволите?», и она наносила удары по всем другим устоям и силам реакции.

    Перо Салтыкова-Щедрина было всегда остропублицистичным. Но это не значит, что художник уступал в нем место политику и социологу. Публицистика не подменяла у него художественного изображения. Но она входила важным и необходимым элементом в создаваемый писателем мир живых образов, поступков и действий. Главнейшая особенность щедринского реализма — сращенность художественного изображения с прямыми политическими суждениями и оценками, исполненными революционной сознательности и протеста Определяющая черта стиля Михаила Евграфовича — созданный им особый условный метафорический язык — эзопов язык, исполненный иносказаний, намеков, умолчаний, в котором не только образ, но даже отдельное слово часто двуплановы, двузначны. Его произведения богаты острым политически действенным фразеологическим материалом. Он один — умел пользоваться самыми матерыми штампами русской приказной речи, канцелярского и делового языка царской бюрократии для ее же полного поругания и посрамления. Он умел и все другие социальные «диалекты», даже язык науки и публицистики — дворянско-аристократической и буржуазной — использовать для своего рода жесткой травестии, для осмеяния святынь и идеологических твердынь врага.

    Гениальный мастер в труднейшем искусстве «проводить положительные идеалы в отрицательной форме», Салтыков-Щедрин создал свою эстетику — эстетику скрытого смысла. Прекрасное в его сатире не столько дано, сколько задано. Его часто нет в предметном слове повествования — сатирическом, гротескно-фантастическом изображении отрицаемых явлений действительности, более мрачных и гнетущих, чем мир «свиных рыл», мучивший Гоголя. Эстетическое и этическое ощущение прекрасного возникает у читателя Салтыкова от всегда внушаемого скрытым смыслом произведения противопоставления реальной действительности той другой, идеальной действительности — до конца согласованному, до конца гармоничному обществу будущего,— во имя которого Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин отрицал всем идейным могуществом своего сугубо критического творчества антагонистический строй жизни, жизни, подчиняющейся «закону разрозненности» и вражды.

    Умер 28.IV(10.V).1889 г. в Петербурге.

    В начало



    Как вылечить псориаз, витилиго, нейродермит, экзему, остановить выпадение волос