Точное время.
Рассказ о Петродворцовом ордена Трудового Красного Знамени часовом заводе.
Истории стран мира
Завод как на ладони
«Тигровый глаз» на берегу
Было время, когда меня одолела каменная самоцветная страсть. Я с завистью разглядывал коллекцию знакомого геолога и ходил по музеям. Я прочитал всего Ферсмана и как зеницу ока берег несколько подаренных мне камней.
Тайной моей мечтой было поехать на Урал, в знаменитую Мурзинку, и извлекать самоцветные камни из заброшенных старательских шурфов.
Но стояла осень, облетели деревья, и с залива дул крепкий ветер. Оставалось ждать весны. Знакомый геолог, видя, как я мучаюсь, сказал:
— Ну, теперь я верю, что ты по-настоящему заболел камнями. Придется открыть тебе тайну одного месторождения.
— Да что толку, — сказал я. — Все равно до зимы поехать не успею.
— Почему не успеешь! Завтра воскресенье, вот и поезжай.
— Куда!
— Да в Петергоф. Значит, так: поедешь на трамвае до Стрельны, там пересядешь на автобус. Доедешь до часового завода...
И он стал чертить план.
— Да что там искать-то! — спросил я вяло.
— Что! Да все! Яшмы, агаты, халцедоны, нефрит, кварц, орлец, лазурит, малахит! Да что хочешь! Ты думаешь, откуда у меня половина этой коллекции! Да, только захвати небольшую лопату.
Я подумал, что товарищ меня разыгрывает, но все же поехал. На берегу Финского залива, неподалеку от часового завода, копалась в земле какая-то женщина. Я крикнул ей:
— Ну, как, нашли что-нибудь! Она распрямилась и ответила:
— Картошка нынче крупная!
Я плюнул и пошел дальше, ближе к воде, держа перед собой план. Тут среди каких-то руин и черной полыни рылись в глинистом грунте два молодых человека — парень и девушка. Картофельной ботвы возле них не было видно.
— Ну, как, нашли что-нибудь! — спросил я, приблизившись.
— А вот. — И они показали мне то, что лежало невдалеке на бумаге.
Я подошел и ахнул. Боже, чего только там не было! Изломанные, пиленые, шлифованные, полированные образцы! Мелкий дождь окропил их, снял тусклость и грязь, и они разноцветно горели!
Жар золотоискателей Клондайка ударил мне в голову. Я вонзил лопату в твердую землю...
Уже в сумерках я шел на вокзал. За моей спиной грузно висел рюкзак с самоцветными камнями. А в кармане рука нащупывала острый осколок — настоящий «тигровый глаз», очень редкий красивый камень.
Старая фабрика
Так я впервые, не ведая того, побывал на территории часового завода, вернее — бывшей гранильной фабрики, которая мало-помалу превратилась в часовой завод.
Теперь ему исполнилось 255 лет, и руины на берегу залива — это его история.
Когда-то царь Петр I приказал построить здесь мельницу для распиловки и полировки мрамора. В XIX веке мельница превратилась в знаменитую Петергофскую гранильную фабрику. Она выпускала все то, что сейчас стало дорогими музейными экспонатами: каменные вазы и чаши, столешницы и канделябры, шкатулки и портсигары, эфесы шпаг и печати. Мастерство петергофских камнерезов увековечено в отделке многих дворцов и исторических зданий.
В советское время фабрика стала единственным предприятием, которое выпускало для промышленности твердые технические камни: опоры и подшипники, призмы и втулки, пластины и подушки. У нее и название-то стало другое: Государственный союзный завод № 1 точных технических камней.
Ну, а где точные камни, там уж рядом часовая промышленность. Перед войной он полностью обеспечивал камнями московские часовые заводы, а до этого приходилось ввозить их из-за границы.
Война обрушилась на завод. Все, что можно было, вывезли в Ярославскую и Челябинскую области, и там возникли два самостоятельных завода. Оставшееся оборудование перевезли в Ленинград и ввели в строй.
Фашисты приближались к Петергофу.
От бомбардировки загорелись и рухнули корпуса, склады. Все перемешалось с землей.
После войны завод восстановили и расширили, а руины на берегу — бывшие склады сырья — не было смысла трогать. Вот они и достались «искателям сокровищ» вроде меня.
«Победа» и «Ракета»
Победа принесла заводу «Победу». Так называлась марка наручных часов, которые тут начали собирать. Это были чудесные часики — изящные, красивые, надежные. Но заводу они нелегко достались. Ведь шло возрождение цехов, наращивался выпуск технических камней, которые очень нужны были стране. И одновременно с этим налаживалось совершенно новое производство — выпуск часовых деталей и сборка часов.
В 1950 году их было выпущено всего десять тысяч. Зато в 1954-м страна получила из Петродворца двести семьдесят шесть тысяч штук часов.
Раз завод так хорошо справлялся с новым производственным профилем, то его и переименовали в Петродворцовый часовой завод.
И дальше, после войны, он так отстроился, так оснастил себя первоклассным оборудованием, что стал одним из ведущих в часовой промышленности.
Он даже название для своих часов выбрал самое современное: «Ракета». Теперь без часов «Ракета» трудно представить себе прилавок часового магазина. Только бывает, что их трудно узнать: вчера были такими, сегодня — другие. И немудрено, ведь завод выпускает их в двухстах разных оформлениях.
О том, как хорошо поработал завод за последние пятилетки, лучше всего говорят орден Трудового Красного Знамени на фасаде главного корпусе, ордена, медали и знаки лауреатов Государственных премий на груди рабочих и инженеров. Ленинская юбилейная Почетная грамота, звание: «Предприятие высокой культуры», переходящие Красные знамена. Большая золотая медаль международной Лейпцигской ярмарки и государственный Знак качества на некоторых изделиях.
Ювелирная работа
Когда входишь в механический цех, тебя встречает дружный треск станков-автоматов. Они выстроились вдоль прохода с обеих сторон — ладные, светло-зеленые — и стучат себе, стучат, ни на кого внимания не обращают.
Кажется, что им и человек-то не нужен. А когда подходишь ближе, то и вообще начинает казаться, что они стучат лишь в свое удовольствие. Нет, в самом деле, делают они что-нибудь или не делают! Что-то продукции никакой не видно.
— Еще как делают, — говорит Николай Николаевич, заместитель начальника цеха, — работают, как часы! Только успевай их обслуживать. А не видно ничего потому, что они выпускают совсем крошечные детали. Вот я вам сейчас достану самую крупную.
Он опустил пинцет в чашечку с маслом и достал золотистое колесико с острыми зубцами. На него дышать было страшно, не только в руку взять.
— Это еще что, а вот покажу-ка я вам ось анкерной вилки. Сейчас... вот... видите!
Мне показалось, что я ничего не увидел, но, чтобы не обидеть Николая Николаевича, я кивнул головой. ,
— Тысяча таких осей весит ноль целых шесть десятых грамма. А знаете, какую работу делает эта кроха! Девяносто тысяч колебаний в сутки. Вот теперь судите, с какой точностью нужно отполировать кончики этой оси.
Я еще ни о чем не мог судить, а только удивлялся ритмичному, безостановочному движению автоматов, внутри которых точились, фрезеровались, сверлились, полировались крошечные детали. И даже названия этих деталей не мог воспринимать. Только потом, дома, заглянув в книги, я понял, какое их для одних часов нужно великое множество. Например, мы дотрагиваемся до заводной головки, чтобы завести наши часы или перевести стрелки.
И вот смотрите, сколько деталей сразу приходит в движение только в механизме заводки: 1. Заводной вал. 2. Заводной триб. 3. Кулачковая муфта. 4. Заводное колесо. 5. Барабанное колесо. 6. Собачка. 7. Пружинка собачки. 8. Заводной рычаг. 9. Переводной рычаг. 10. Пружина заводного рычага. 11. Фиксатор. 12. Переводное колесо.
И каждая деталька — ничтожного размера, сложнейшей конфигурации, зеркальной поверхности, высокой точности. И каждую надо сделать!
Кто же там такой умный в этих станках, кто самый главный, что со всей этой ювелирной работой справляется!
Умных и главных там много, но одного умницу надо назвать — это алмазный резец. Он такой твердый и такой безукоризненно правильный, что уж не знаю, с чем его и сравнить. Ну вот, скажем, лезвие бритвы. Если его жало увеличить в 100 раз под микроскопом, то мы ужаснемся, до чего оно неровное, зазубренное — прямо пила. А если кромку алмазного резца увеличить даже не в 100 раз, а в 500, то она все равно будет выглядеть прямой линией.
Вот какой это точный работник. Неудивительно, что детальки из-под этих резцов выходят зеркальными.
Но ведь станки, какими бы умными ни были, когда-нибудь да разлаживаются. Поэтому за ними следят наладчики — один на 15 станков. Выпустит станок тысячу деталей, наладчик тысяча первую берет и проверяет: нет ли отклонений в размерах.
Как же он проверяет такую кроху!
Николай Николаевич включает какой-то белый экран и говорит:
— А вот как.
Детальку он кладет вниз, на специальный столик, и на экране возникает огромное колесо — четкое такое, чистое.
К изображению прикладывает чертеж, выполненный на стекле, и все становится понятно.
Всё равно – люди
А потом меня пригласили на цеховой день качества. Так называлось специальное совещание, которое проводится каждую неделю.
В комнате собрались мастера, технологи, работники отдела технического контроля. Сначала все поглядывали на меня — все-таки посторонний. И вдруг стали говорить о своем, да так горячо, убежденно, что сразу про меня забыли.
— Почему у некоторых низкий процент сдачи по первому предъявлению!
У Прониной сто процентов, а у Булдаковой только сорок семь. А ведь делают одно и то же — анкерную вилку.
А ему отвечают:
— Анохин у Булдаковой центра заменил, сегодня вилка идет хорошая.
Потом говорили о шлифовании кулачка и качестве обода. И не просто говорили, а все время записывали в тетрадь, кому и что надо сделать.
Я мало что понял на этом совещании, но одно-то было совершенно ясно: станки станками, техника техникой, а все в этом замечательно оборудованном цехе зависит от людей.
Чистота и порядок
Из механического цеха — какими-то переходами, переходами — я попал в сборочный.
— Вот как у вас хорошо, — сказал я, — и на улицу выходить не надо.
— Производственная необходимость, — ответил мне провожатый. — На улице ведь пыль, грязь. Мы несем ее с собой. А нам этого совершенно нельзя делать.
Когда я оказался в огромном зале, где во всю его длину несколькими цепочками сидели сборщики, я понял, что главный начальник здесь — чистота. Чистота и порядок.
Чистота, порядок и свет.
Чистота, порядок, свет и кондиционированный воздух.
В четырех таких залах сидит 1500 сборщиков. Каждый в белом крахмальном халате, в шапочке, в тапочках, каждый — воплощение аккуратности и порядка. Да и как же не быть здесь аккуратным, если детальки поступают такие крошечные, если разместить их надо на площади размером в пятикопеечную монету, да ни одну не забыть, да так подогнать друг к другу, чтобы они задвигались, да не просто задвигались, а согласованно со скоростью вращения земного шара вокруг оси и его движения относительно Солнца, да чтобы стрелки с исходом суток возвращались в исходное положение — секунда в секунду, да чтобы на часах кроме времени было видно, какое сегодня число.
Когда смотришь, как все это происходит, как растет и усложняется механизм в руках сборщиков, то хочется часы назвать не часами, а точным прибором времени.
Сборщики сидят «елочкой» по обе стороны конвейера, а он не простой, а особый — «пульсирующий», через каждые 9 минут приходит в движение. Лента конвейера приносит сборщику коробочку с десятью отделениями, в каждом лежит блестящая, круглая пластина, которая называется платина. На нее мало-помалу крепят мосты, узлы и детали механизма, так что с последнего стола коробочка уходит с абсолютно готовыми часами.
У каждого сборщика — своя операция, свои инструменты, свои приборы. И первое, что он делает, — проверяет: нет ли грязи, пыли, отпечатков пальцев. Отпечатки на металле — это ведь жирное пятно. Наверное, поэтому в сборщики берут только тех, у кого руки не потеют. Но вообще-то механизм не стоит трогать руками.
У каждого сборщика на столе разложены инструменты. Некоторые довольно известные, их встретишь в любой часовой мастерской. Это разные отверточки, пинцеты, лупы, тисочки, маслодозировочки — зеленые, красные, оранжевые — чтобы не спутать, какой разновидности масло. Потом там много вспомогательных материалов — например, ластик, чтобы снимать грязь с винтов, самшитовые или пластмассовые палочки, чтобы придерживать детали при сборке, сердцевина бузины — прочищать некоторые детали.
Вот сидит, например, Андрей Петров, учащийся ПТУ при заводе, весь белый, накрахмаленный, сосредоточенный, а перед ним инструменты — ну прямо хирург!
Но инструменты что, ими и в средние века пользовались. Почти на каждом столе — ну, может быть, через один, ну, может быть, через два — стоят приборы.
Одна сборщица сидит и смотрит в микроскоп.
Я спрашиваю;
— Вы что там видите! Она говорит:
— Да все вижу. Например, как к балансу приклеивается волосок.
А другая откинулась на спинку стула и смотрит не на руки свои, которые что-то делают, а на экран. А на нем, на экране, все ее детали — и колесики, и винтики, и камешки — увеличены в 40 раз — так чего ей смотреть на руки!
А дальше пошли совсем уже непонятные приборы: стучат, мигают, самописцы по ленте ползают, чертят прерывистые линии, а из микрофона слышно: тик-так, тик-так, тик-так!
Но больше всего приборов там, где часы контролируют.
Борьба за секунды
Не успели часы отщелкать свои первые минуты, а на них уж набросились цеховые контролеры: и вправо головкой повернут и влево, и вверх циферблатом и вниз. Но это только начало. Полежат часы ночью в сейфе, «выходятся», а наутро их выносят из цеха и отдают на суд самым строгим контролерам — инспекторам. Те сидят в своей комнате — невозмутимые, вежливые, молчаливые — одним словом, нейтральные— и обследуют партию часов. А в партии 100 штук.
Берут они из этой партии наугад 20 часов и проверяют, как там и что, нет ли изъянов. Подробно проверяют, придирчиво. Если найдут хоть в одних часах из этих двадцати какой-нибудь крупный недостаток, то еще ничего, эти одни бракуют, а остальные 99 пропускают. Но если, не дай бог, в двух — то возвращают обратно в цех всю партию. Даже если мелкие недостатки найдут в одиннадцати часах, то возвращают все 100. Вот это строгости!
Но если все в порядке, то партия часов поступает в отдел с кошачьим названием — КИС. Расшифровывается это так: контрольно-испытательная станция.
Здесь их держат 30 суток и как только не проверяют: и на точность работы механизма, и на устойчивость хода в различных положениях, и хватает ли этого хода на 36 часов.
Когда мы вошли в КИС, 17 контролеров со специально расчерченными листами бумаги садились за длинный стол, как садятся, скажем, члены жюри на соревнованиях по фигурному катанию. И вдруг перед ними на длинной ленте ритмично, короткими рывками задвигались коробки — в каждой 10 часов. Контролеры торопливо записывали показания каждой десятки. Все это продолжалось 2 минуты.
Такая процедура называется «конвейерное время». Она начинается ежедневно ровно в 15 часов 30 минут. Каждая коробка проходит через нее четыре раза.
Одновременно в КИСе испытывается триста пятьдесят тысяч штук часов.
Конечно, вы догадываетесь, что все эти строгости — не пустые придирки, а борьба за гарантию качества. Завод хочет, чтобы все, кто носит «Ракету» — и студент, и шофер, и летчик, и журналист, и врач, и полярник, — знали, что на их часах — точное время.
Смотрят вперёд
Завод хорошо знает, что ждет его впереди. Мне показали план, составленный на пятилетку, — в нем очень много страниц и на каждой — столбики цифр, диаграммы. Тетрадь эта называется планом экономического и социального развития. В ней все — от новых станков до нового детского сада.
А ближайшая задача выглядит почти фантастической: половину всей работы по сборке часов передать автоматам. Это значит, что завод сейчас накапливает силы, чтобы сделать крупный рывок вперед.
Как это будет происходить, можно уже и сейчас увидеть. Инженеры завода сконструировали и пустили (впервые в стране!) несколько автоматических линий.
Вот они стоят в сборочном цехе, эти роботы. Один собирает узел завода часов и перевода стрелок. Из бункера в определенном порядке выскакивают детали — колеса, рычаги, заводной триб, кулачковая муфточка — помните: 1, 2, 3, 4... Моргнуть не успеешь, как щупальца автомата все это ставят на места, крепят, смазывают, передают дальше. Вручную собирали триста узлов за смену, а робот выдает полторы тысячи! И вместо пяти сборщиков работают два человека: сборщик и наладчик.
В плане все подсчитано, какая от этого будет выгода и какая экономия.
Второе важное дело — новые часы. Не простые, механические, а электронные. У них необыкновенная точность хода. За сутки они могут отстать или убежать вперед всего лишь на полсекунды. Этих часов завод будет выпускать четверть миллиона в год. Всех новостей пятилетнего плана не перечислишь.
Ходил я по заводу, ходил, а потом подумал: дай-ка выйду на берег. Так и сделал.
Шумел неприветливо, морщил тяжелую воду Финский залив. Моросил дождик. На берегу были те же бетонные руины с торчащей во все стороны арматурой, груды кирпичей. Но что-то здесь изменилось. Кустов всюду наросло, бурьян проходу не давал. Видно, никто больше сюда не приезжает за самоцветами — иссякло «месторождение».
Старые фабричные корпуса — вот они, рядом, а новых отсюда не видно, они там, за фабричной канавкой, у шоссе — рослые и красивые.
Завод уходит вперед, не оглядываясь. Он весь в движении.
