Условия повседневной жизни и рабочий быт донецких пролетариев

Мрачными и неприглядными были и сами условия повседневной жизни донецких пролетариев, рабочий быт. В 60—80-е гг. большинство из прибывавших в Донбасс рабочих жило в землянках, которые на скорую руку отрывались прямо у возникавших угольных рудников. Заселялись они очень плотно, скученность в них была страшная. По свидетельству земских статистиков, в одной из таких землянок на Голубовском руднике зимой жило до 60 человек. Разумеется, о соблюдении каких-либо гигиенических условий в этих землянках говорить не приходится. Как признавал позднее в своих воспоминаниях один из донецких промышленников Л. Л. Ауэрбах, «помещения, в которых в это время жили шахтеры, были поистине ужасны: у хорошего помещика скот помещался лучше, чем несчастные шахтеры, помещавшиеся в землянках». Окоп в землянках обычно не было, а если и были, то крайне малых размеров. Во время дождя и таяния снега землянки наполнялись водой; воздух был всегда сырой и затхлый. Земские статистики, заходившие в землянки, не могли, но их словам, просидеть более 2—3 минут, настолько спертым был там воздух. Не лучше обстояло дело и на Юзовском заводе, где рабочие ютились в больших казармах — «балаганах» и слепленных на скорую руку времянках — «каютках». В 1892 году основная масса заводских рабочих проживала в 160 балаганах и 700 каютках. И так было повсеместно.

Воспоминания старых рабочих Донбасса рисуют ужасающие картины их «балаганной» жизни. В казармах обычно по стенам проходили сплошные нары, зачастую в 2 яруса, на которых вповалку спали вернувшиеся после трудового дня рабочие. Мест на нарах зачастую не хватало, и рабочим приходилось спать, сменяя друг друга. В центре помещались большая печь и длинные столы с лавками-скамьями. Здесь обычно рабочие питались, здесь же и мылись, сушили свою одежду. Семейные жили в одном помещении с холостыми, их закутки в лучшем случае отгораживались пологом или тонкой стенкой не до потолка. Старая работница У. С. Чурсина (1892 г. рождения) рассказывала о своих детских годах, проведенных в одном из таких балаганов в Грушевке: «Наша семья жила в казарме. В казарме жило около 70 человек, по большей части сезонники. Были они очень грязные, приходили домой в рабочей одежде и когда раздевались, на полу оставались кучи «штыба» — угольной пыли. Они почти не мылись, не успевали мыться в бане и в субботу, так как баня всех пропустить не могла. Семейным в такой казарме отводили «кутки» — уголки. Куток отгораживался мешковиной и сундуком, в котором лежало платье всей семьи. Отец и мать спали на нарах. Дети — чтобы не упали — под нарами. Туда лезли клопы, тараканы, набивалась угольная пыль. Когда дети утром вылезали из-под нар, мать кричала: «Ой, кормилица, на кого вы похожи?» и мыла нас каждый день, для чего покупала у продавцов на каждого из нас по ведру воды по копейке за ведро». Рабочие с полным основанием называли свои казармы «пересыльными тюрьмами» и стремились вырваться из них, но это было трудно сделать, т. к. квартиры в так называемых «семейных домах», которые к концу XIX в. строились предприятиями, были очень дорогими и не по кармин, основной массе рабочих.

Царское правительство, местные власти мало что делали, чтобы изменить эти ужасные условия жизни рабочих, о которых много говори и писали современники. Хотя к началу XX в, часть землянок и была уничтожена, много их еще оставалось. Рабочие, прибывавшие массами в Донбасс в конце 90-х гг., по прежнему ютились в землянках и казармах, а установленные санитарные нормы повсеместно не соблюдались, что вынуждена была в 1900 г. признать и комиссия Штофа. В представленном ею официальном докладе отмечалось, в частности, что наряду с землянками «совершенно неудовлетворительны жилища: для семейных рабочих — в виде так называемых «каюток» (надземных зданий из тонких досок, более или менее оштукатуренных, без потолков и полов), а для несемейных — в виде казарм — сараев, с малым числом небольших окоп, без потолка и пола. Соединение в казармах спальни со столовою, а иногда и с кухнею; отсутствие особых помещений для артельных кухарок; отсутствие умывальников; несъемные нары без разделения между местами; несоответствие кубического содержания, воздуха в помещениях числу живущих в них рабочих; отсутствие иногда отхожих мест (например, на одном руднике - для целой колонии с тысячью рабочих)».

Комиссией было отмечено также недостаточное количество бань и других бытовых заведений. В. В. Вересаев в своих очерках «Подземное царство» (1892 г.) писал: «Скучные тут места! Безобразные здания шахт, ряды рабочих землянок, удушливый запах каменноугольного дыма. ...Черная земля, черные дороги... На всем руднике — ни одного деревца, ни одного кустика; нет ни пруда, ни ручейка. Крутом, докуда глаз хватает — однообразная выжженная солнцем степь». В рабочих поселках отсутствовали водопровод и канализация, не хватало и самой воды. Грязь и отбросы на узких и кривых улочках, на базарах — все это было типично для тогдашнего Донбасса. Результатом всего этого были частые вспышки эпидемических заболеваний — брюшного тифа, дизентерии, холеры, массовая смертность среди рабочих. Достаточно только вспомнить трагические 1892—1893 гг., когда от холеры в Донбассе погибло очень много людей. Только в Юзовке в 1892 г. холерой переболели 708 человек, из них 313 умерли.

Однако, несмотря на большое количество несчастных случаев, массовые заболевания и эпидемии, с медицинским обслуживанием дело обстояло из рук вой плохо. Вплоть до начала 90-х гг. на многих шахтах, особенно небольших, не было медицинского персонала. Как показало обследование, произведенное в начале 1889 г. на каменноугольных копях 1-го горного округа западной части Донбасса, из 22 угольных рудников медицинские пункты имелись только на 7, в остальных случаях рабочим приходилось обращаться за помощью или в земские больницы, или на соседние предприятия. И хотя к началу 900-х гг. почти все крупнейшие угольные рудники и заводы Донбасса имели свои больницы, размещались они в большинстве случаев в неблагоустроенных помещениях, наблюдалась сильная скученность больных. Необходимо также иметь в виду, что, заболевая, рабочие и члены их семей лишались своего скудного заработка: предприниматели не оказывали больным какой-либо материальной помощи.

Донецкие рабочие были лишены также возможности культурно организовать свой досуг, получить необходимое образование, обучить своих детей, большинство горняков, особенно из тех, кто недавно пришел из деревни, были неграмотными или малограмотными. Согласно данным переписи 1897 г., среди шахтеров, рабочих строительных специальностей неграмотных было более двух третей. Несколько лучше обстояло дело в металлургической и металлообрабатывающей промышленности, где был более высоким процент кадровых, квалифицированных рабочих, но и здесь число неграмотных составляло 40%. Особенно низкой была грамотность женщин-работниц, из которых в среднем лишь каждая десятая умела читать и писать. Этот невысокий образовательный уровень объяснялся слабой организацией школьного дела в стране и, в частности, в Донбассе. Заботясь исключительно о получении громадных барышей, горнопромышленники меньше всего думали об открытии новых школ, строительстве для них специальных помещений, привлечении опытных учителей и т. п. Показательны в этом отношении сравнительные данные, приведенные в октябре 1892 г. в Юзовке на совещании горнопромышленников, состоявшемся вскоре после происшедших там рабочих волнений: если одна школа в южном горнозаводском районе приходилась на 2040 душ населения, то кабак — на 570.

Это положение сохранилось фактически и к началу XX в. По данным земских органов, в 1898/99 учебном году одна школа приходилась в Бахмутском уезде на 2077 жителей, а в Славяносербском — на 2573 жителя. В Юзовке в 1900 г. на почти тридцатитысячное население было всего 3 школы, две церковно-приходские и заводская, с 15 учителями и 800 учащимися 3. На многих угольных рудниках школы или отсутствовали вовсе или же помещались в неприспособленных и тесных помещениях. Повсеместно не хватало квалифицированных учителей. Следует также иметь в виду, что в условиях острой нужды и тяжелых материальных лишений рабочие семьи не имели, как правило, возможности давать своим детям образование больше 1-2 классов церковно-приходской или начальной школы. Как вспоминал старый донецкий шахтер В. Г. Чаплыгин, после двухлетнего обучения в школе он вынужден был «из-за отсутствия средств» пойти на работу. Его брат, И. Г. Чаплыгин, начавший работать в 9 лет, грамоте мог учиться только у частного учителя. И подобных примеров можно привести бесконечно много. Что же касается воскресных школ, курсов и кружков самообразования для работающей молодежи, то к началу XX в. они были единичны, всего лишь на нескольких крупнейших предприятиях, и держались только на энтузиазме и самоотверженной работе местной прогрессивной интеллигенции. И это при том, что пролетарская молодежь, дети рабочих страстно стремились к знаниям, образованию.

Плохо обстояло дело и с профессиональным обучением. Существовавшие еще в дореформенное время два казенных горнозаводских училища, при Луганском заводе и Лисичанских угольных разработках, подготовившие за свою полувековую деятельность много опытных заводских мастеров, штейгеров, геологоразведчиков, с прекращением деятельности этих предприятий были закрыты. Созданные в 70-х гг. два штейгерских училища (в Лисичанске и Горловке) не могли удовлетворить всей потребности южной горной промышленности в опытных штейгерах, производителях работ. Совершенно отсутствовала профессионально-техническая подготовка низшего технического персонала (десятников, мастеров, старших рабочих). Подавляющее большинство его состояло из опытных рабочих, не получивших, однако, специальной технической подготовки, зачастую малограмотных. «Дайте эти сведения,- обращались к южным горнопромышленникам на их очередном XXI съезде русские горные инженеры,— сметливому русскому рабочему, и он сторицей вознаградит нас за это! Нам нужны не только образованные инженеры и техники, но и сведущие исполнители их распоряжений. Нельзя оставлять более полторы тысячи человек десятников и заводских мастеров Юга России без технической школы».

На шахтах и заводах почти повсеместно отсутствовали какие-либо просветительные и культурные (учреждения, и даже такое в общем безобидное мероприятие, как организация и проведение чтений с показом при помощи «волшебного фонаря» (нечто вроде современного эпидиаскопа) так называемых «туманных картин» не поощрялось местными властями, требовало всякий раз специального разрешения и обязательного присутствия духовных лиц. Немудрено, что в таких условиях, после неимоверно тяжелой, отупляющей работы, рабочие нередко все свое свободное время проводили в питейных заведениях, которых в Донбассе было бесчисленное множество и где зачастую оставалась большая часть рабочего заработка. Пьянство, азартные игры, кулачные бои выходцев из разных губерний, особенно распространенные на угольных шахтах,— таковы были мрачные стороны быта донецких рабочих в дореволюционное время. Вспоминая те далекие жуткие годы, сравнивая со всем замечательным, что принесла горнякам Советская власть, старый донецкий шахтер Ф. Д. Клоков рассказывал: «А уж о клубах там, о развлечениях и разговора не было. Одна услада — монополька да пивная. Как, бывало, жалованье дают, на руднике драки да поножовщина. А от чего? Не от того, конечно, что друг на друга зубок острили, человек человеку зверем был! Нет! От нищеты, от жизни каторжной, от тоски и страха, что полезешь в уступ, а на-гора тебя в мешке выдадут».

Однако и в этих, казалось бы совершенно беспросветных условиях в среде донецких рабочих, их наиболее сознательной части постоянно проявлялось стремление как-то скрасить свои тяжкие будни, жажда знаний. Они охотно принимали участие в любительских спектаклях, оркестрах, народных чтениях, организовывавшихся местной интеллигенцией. Еще с конца 80 гг. на Юзовском заводе возник любительский оркестр с участием местных рабочих. «В летнее время по субботам, писал один из современников,— этот оркестр играет на открытой эстраде к удовольствии» всего заводского населения. Проработавшие до шести часов вечера среди жары и копоти молодые люди находят еще досуг для музыкальных занятий... И все это чисто русские юноши с мозолистыми трудовыми руками». Позднее, уже в 1896 г. по инициативе группы рабочих и служащих при Юзовском заводе был организован музыкально-драматический кружок, поставивший ряд любительских спектаклей. Рабочими даже было возбуждено ходатайство о создании народного дома, но разрешения на это по вполне понятным причинам не последовало. В конце XIX в. самодеятельные театральные кружки существовали на заводе ДЮМО — одним из его участников был К. Е. Ворошилов, на Брянцевском солеруднике, духовой оркестр рабочих — на антрацитовом руднике Маркова.

Академик А. М. Терпигорев, начинавший свою трудовую деятельность горным инженером на шахтах Пастухова вблизи Сулинского завода (он работал там в 1897—1900 гг.), в своих очень интересных воспоминаниях .описывает, кик он вместе с другим, таким же, как и он сам, молодым инженером пытался как-то облегчить трудную жизнь рабочих, организовав для них чтения рассказов Л. Толстит В Короленко и других русских писателей с демонстрацией туманных картин. «Конечно, — признавал Терпигорев, — это «культурное мероприятие» мало влияло на жизнь рабочих. Мы тогда переоценивали его значение, охваченные благородным стремлением сеять в народе «разумное, доброе, вечное». Но, несомненно, что эти чтения, знакомя рабочих с многими образцами русской литературы, расширяли их умственный кругозор». При активном участии рабочих в помещении заводского склада ставились любительские спектакли. Но вскоре всему этому пришел конец; Жандармам удалось пронюхать, что рудничная и заводская молодежь в ходе чтений и на репетициях драмкружка знакомилась не только с художественными произведениями, но и с нелегальными социал-демократическими изданиями, привозимыми из Ростова. Прибывший сразу после этого из Новочеркасска жандармский офицер потребовал немедленно прекратить народные чтения, заявив владельцу Сулинского завода, что «туманные картины создают слишком большой туман в головах рабочих, весьма нежелательный с точки зрения начальства. Конечно, перепуганный Пастухов сразу выполнил жандармское предписание». На Брянцевском солеруднике врачами рудничной больницы Ивановым и Филипповым в 1898—1899 гг. регулярно проводились кружковые общеобразовательные занятия по астрономии, физике, истории, которые охотно посещались местной рабочей молодежью. Один из участников этого кружка М. Коваленко вспоминал: «Танцы, которыми увлекалась молодежь в «новом клубе» (имеется в виду помещение театрального кружка.— С. П.), заменились разговорами о слышанном, одним словом, мысли зашевелились. Перед слушателями открывался новый мир, пошли беседы, обмен мнениями, заинтересовались и старики и тоже стали втягиваться в кружки. Научные лекции зачастую оканчивались чтением народных произведений Короленко, Горького, Чехова и др., что слушателям доставляло большое удовольствие, благодаря чему кружки посещались еще охотнее».

Когда в 1898—1900 гг. в Славяносербском уезде по инициативе местной земской управы было организовано несколько общедоступных библиотек-читален, единственных, кстати сказать, для того времени в Донбассе, едва ли не самыми активными и посетителями читателями, особенно в тех из них, которые были расположены вблизи от крупных промышленных предприятий, являлись рабочие. Сохранились отчеты библиотек, которые представляют большой интерес. Так, в наиболее крупной из этих библиотек-читален — гусиновской в Луганске из 530 читателей в 1901 г. 341 были заводскими рабочими, главным образом с завода Гартмана. Эта же библиотека стояла на первом месте среди других по числу взятых книг — 22,2 книги на одного читателя в год. До 1/3 всех читателей другой луганской библиотеки в Каменном Броде, а. также Лозово-Павловской были рабочие, заводские и рудничные, причем в библиотечных отчетах неизменно указывалось на «более высокий культурный уровень читателей этих библиотек и большую привычку их к книге». Характерно, что если В сельских библиотеках наибольшим спросом пользовались книги религиозного содержания и разного рода лубочные издания, то рабочие, особенно заводская молодежь, живо интересовались произведениями Льва Толстого, Тургенева, Достоевского, Гоголя, Сенкевича, Жюль Верна, Купера, историческими романами, урналом «Природа и люди» и приложениями к нему.

Библиотеки, как отмечалось в их отчетах, часто не могли удовлетворить всех запросов своих читателей, и они самостоятельно старались доставать книги для чтения, покупали их, выписывали газеты нелитературные журналы. Особенно важно отмстить, что число читателей библиотек не ограничивалось лишь их постоянными посетителями, «почти каждая книга читается не только подписчиком, но и другими грамотными членами семьи. Некоторые читатели, писалось в одном из отчетов, берут книги для чтения вслух. Один из окончивших школу взрослых, работая на шахте, брал книги, которые были доступны и подходящих для чтения по вечерам в казармах неграмотным товарищам» 2. Вспоминая о своих юношеских годах, К. Е. Ворошилов писал: «Именно в эту пору мне довелось познакомиться с лучшими образцами русской и мировой классики. Я прочел почти всего Гоголя, Льва Толстого, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина, Сенкевича, Пруса, Диккенса, Бальзака, Байрона. Многое из прочитанного, особенно поэтические произведения, остались в памяти на всю жизнь. Часто рассказывал о прочитанном своим товарищам. Читал на память стихи, иногда давал им ту или иную книгу, если они просили что-либо «интересное».

Культурно-просветительной работой, участием в рабочих кружках, разумеется, была охвачена лишь небольшая часть донецкого пролетариата. Тем не менее сами условия труда и быта рабочих Донбасса оказывали непосредственное и глубокое воздействие на их духовный облик, способствовали постепенному формированию пролетарского мировоззрения. Процесс этот был сложным и довольно длительным, особенно у вчерашних крестьян, в большинстве своем — шахтеров, которые принесли с собой из деревни изрядный груз мелкособственнических, глубоко индивидуалистических взглядов и убеждений. Превращению этой основной - по общему количеству - категории рабочих в кадровых пролетариев, естественно, должно было предшествовать полное освобождение от этих вековых наслоении.

Приходя на работу в Донбасс, многие крестьяне-отходники, особенно среднего и старшего возрастов, главы оставленных на родине семейств, лелеяли заветную мечту — заработать и скопить побольше денег, чтобы поправить свое пошатнувшееся крестьянское хозяйство. Некоторым это удавалось сделать, и тогда они без всякого сожаления покидали опостылевшие им шахты и уходили домой. По таких было немного, и со временем их число постоянно уменьшалось. И не потому, что условия труда донецких рабочих, их жестокая эксплуатация капиталистами-горнопромышленниками очень редко давали возможность скопить известную сумму денег. Втягиваясь в крупное капиталистическое машинное производство, становясь членами больших рабочих коллективов, вчерашние крестьяне попадали в совершенно иную социальную среду и обстановку, абсолютно чуждую патриархальному крестьянскому укладу, отличавшуюся от него «другим строем жизни, другим строем семейных отношений, высшим уровнем потребностей, как материальных, так и духовных». Происходит разрыв со старыми патриархальными и мелкобуржуазными традициями, что облегчалось тем обстоятельством, что основную массу вливавшихся в промышленность Донбасса рабочих, особенно с конца ХIX в., составляла молодежь (как из рабочих, так и крестьянских семей), наименее с этими традициями связанная, скорее всего усваивавшая новый образ жизни.

Конечно, многие донецкие горняки еще продолжительное время сохраняли в той пли иной форме связи с деревней, однако по большей части это были не экономические, хозяйственные связи, а родственные (в деревне жили родители, иногда и семья рабочего) пли формально-юридические (местом прописки у иного рабочего, проработавшего не один десяток лет на заводе или шахте, считалось родное село, он продолжал по паспорту числиться крестьянином и призывался на военную службу на родине), не накладывавшие особого отпечатка на жизненный уклад таких рабочих.

Далее: Изменения как в быту, так и во всем физическом и духовном облике рабочих Донбасса